А вы знаете, как чувствуются ее пальцы на колене? Еще когда она говорит, что ей нравится вельвет?

Они промерзли, но греют. А с тыльной стороны можно положить свои ладони, чтобы согреть. И эти красивые длинные ногти.

А над ее улицей идут на посадку самолеты. Наверное, они еще там же идут на взлет, но я не видел.

А еще над ее улицей цветут звезды.

А лед трещал по ногами после того, как я проводил ее домой. И еще один самолет пошел на посадку. А я все шел и думал:

Я хороший, меня можно любить…

Стояли в магазине и покупали подарок Искандару. Часы. Хорошие. Батарейка на 10 лет! А Шодик пошел через дорогу менять чужие деньги с портретом мертвых президентов на деньги с названием мертвого царя.

Вышли из магазина и увидели, как Шодика подозвал майор постовой службы с отсвечивающими полосками на штанинах и рукавах. Протянул руку вместо того, чтобы отдать честь. Здесь уже так принято. Он потащил Шодика к припаркованному «рафику», который уже был заполнен нарушителями.

Мы стояли и смеялись. Наблюдали, как Шодику выписывают квитанцию на фуражке на выплату одной четвертой минимальной зарплаты. Сказали даже, что мы можем пойти в прокуратуру и справиться, что размер штрафа именно такой.

Справляться-то мы никуда не пойдем. Зачем? Это ведь ничего не изменит. Жеглов бы сказал: Вор должен сидеть в тюрьме! И это правильно…

Будильник страшно режет уши и пробивает голову. Первый удар, второй — нельзя терять время. Бритвенный станок лежит намокшим в баночке на зеркале. 3 дня назад порезал левую щеку. Вприпрыжку, и снова чай обжигает язык. Дрянь, а не чай. Значит нужно снова спешить. Все было не так. Все не должно быть так. Все будет так…

Рубашка. Смята, а под левым карманом незаметное пятно. Маленькое, миллиметра в 3, но если приглядеться очень заметно, ну да ладно. И ключи снова задевал, перебирай, дергай, запирай. Запирай дверь, теперь прямо и налево, три шага, не больше и почтовый ящик… пустой. Полковнику никто не пишет…

Ну вот и улица и совсем темно. 8:30. Еще темно.

Человек вышел в свет! Человек вышел в жизнь! Человек вышел в день! Безумно интересный день! Страшно прелестный день! Отвратительно скучный день. Ненавистный день.

«НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». Почему же такая дурацкая надпись на этих чертовых дверях? Знаю, убрать немного и получиться «НЕ СЛОНЯТЬСЯ». Свет в третьем вагоне всегда яркий, но в нем неудобно спать.

«Уважаемые пассажиры…»

Теперь выезжаем на поверхность и справа должен быть виден торговый центр. На 3 этаже разбито стекло, а у входа, как всегда, стоит черный джип. Ну да ладно, не нужно это сейчас проверять, не открывай глаза, досматривай сон — ведь на 3 этаже разбито стекло, а джип все также припаркован.

«… в целях вашей безопасности…»

Ну вот и эскалатор. Женщина проходится тряпкой по поручням. Какая пунктуальность! Ровно 8:57! Каждый день! На 4 фонаре слева должна быть наклейка «Сделай свой выбор. РНЕ». И чья-то роспись черным маркером «forever». А вот и она.

«Газета газета приглашает вас…»

Ну вот и добрался. У Долгорукого нужно закурить сигарету. Ровно три минуты. Три минуты тлеет табак и… урна. Ну вот и урна, черная, поцарапанная. Еще два с половиной шага и бросать сигарету на 3 сломанной ступеньке. Ах черт! Снова нога попала в эту сломанную железяку! Ну разве тяжело запомнить!? Брось сигарету… 9:17… бросай. Урна покачнулась. До завтра. Страшно. Весело. Горько. Грустно. Смешно.

Человек вышел в свет! Человек вышел в день! Человек вышел в жизнь!

Иногда не успеваешь досмотреть сны. Тонкой линией просыпающегося утра солнце проникает в подкорку. Уже не можешь спать, а вставать еще не хочешь. Лежишь, передумывая, пережевывая одну и ту же мысль или мелодию, привязавшуюся во сне. Потом понимаешь, не вдруг, а постепенно, о том, что еще один день остается тебе до следующей ночи, что сегодня опять все будет, как вчера, когда на твой стол попали все папки, которые требовали немедленного просмотра, все ручки не писали, копир стоял в углу и жестоко облизывался своей непомерно большой беззубой пастью, а ты боялся, что тебя скоро просто не станет, ты просто исчезнешь под этой массой никчемности и ненужности, причем исчезать ты будешь медленно и неторопливо, как все здесь делается.

Пока работает радио, можно почистить зубы, механически поглядывая на себя в зеркало. Новая полоса под глазом, и еще одна между двумя большими на лбу. Жизнь оставляет на нас свои рубцы, непохожие ни на что другое. Трещины, шрамы, сколы как на старом унитазе, в который ты смываешь все свои недосмотренные сны.

Это не механизм, это не организм. Я не знаю, как можно назвать то место, где я провожу лучшую часть собственной жизни с 8 до 5. Лучше будет, если я не дам ему названия, так оно не будет существовать, а будет лишь иллюзией, маленьким пятнышком на моем хрусталике, которое можно сморгнуть.

Моргаю часто и иногда слепо. Почти все время просиживая у компьютера, пялясь в монитор, скрывающий такую злобу, смотрящий на меня всеми своими излучающими ненависть пикселями, своей лучевой трубкой, как пушкой, целясь мне в рот.

Они могут все в их маленьких мирках, за дверьми кабинетов, в комнатушках с окнами. Способные, с натруженными пальцами и с мозолями на мозгах. Отделы, отвечающие за что-то еще, кроме работы, полностью атрофированы. Здесь нет никаких людских ценностей — мозг огромного офиса, работающего на собственное поглощение и умерщвление, не способен на проявление жалости, доверия, понимания.

— А вот моя Анюта уже давно сдала. Да, да. Она раньше сдала сессию. Она всегда сдает раньше.
— Надо же! Какая молодец. Умничка.

Две женщины говорили спокойно и почти улыбаясь. Вагон метро нес нас в даль. Он летел вперед и заглушал возгласы, но голоса доносились отчетливо.

«Следующая станция Пушкинская», сказал приятный женский голос, делая двойное ударение на первый слог.

— Ой, она такая молодчина. Она у меня самостоятельная. Потом хочет в аспирантуру…

А поезд идет. Он идет и нужно спешить. Люди спешат. Они всегда здесь спешат. Спешат укрыться, спешат жить, вертеться и сделать еще уйму непонятных мне вещей, которые не становятся от этого осмысленными или бессмысленными. Они просто есть.

«20 минут», рассуждает кто-то. «20 минут, а потом еще несколько встреч. Нужно успеть к ужину». Ну и даже если не успеешь ты к своему ужину? Что тогда? Тогда поезд опрокинется? Нет, не будет он переворачиваться, у поезда есть своя повседневность. В час ночи его загонят в парк, чтобы в 6 утра он начал свой новый дурацкий путь по кругу. Он не Анюта, которая все везде успевает. А уж она-то отличница, молодчина, ну просто умничка. Радуется, цветет, потому что ей неинтересны какие-то там пожизненные чемпионы по боксу, а уж тем более псевдомирки. Она-то ведь наверняка видит цветные сны, а по вечерам возвращается из театра или кино. Потому что нужно поспеть, а там ждет потрясающая карьера и если ты не поспеешь… в этом смысл — все просто до невозможности, только поспей.

…красота спасет мир
…дай мне оправдать мою безжалостную милость. Вот как это называется
…она прекрасна
…и ведь мир не стал хуже
…бабка-повитуха-смерть хоть что-нибудь скажи
…она тут не при чем
…зачем же так страдать
…потому что трус и дурак
…а у него видите ли мытарства
…а мое сердце? Оно когда-нибудь остановится

Дождь идет, который день. Мокрые сумерки. Ты собираешь свой портфель и с горечью смотришь на часы. Сбегая по лестнице, развязываешь надоевший за день узел галстука. Выбегаешь на улицу и, перескакивая лужи, спешишь к остановке. Как назло автобус закрывает двери прямо перед твоим носом и, весело горя габаритными огнями, скрывается в темноте. Ты выходишь из под навеса остановки и, хлюпая по обочине, бежишь вслед автобусу, на ходу подсчитывая мелочь. На такси точно не хватит. Путь предстоит неблизкий, и ты уже чувствуешь, как тяжело набухает намокший портфель, а рубашка прилипает к телу. Ни одной попутки. Бегом навстречу ветру и каплям, бьющим по щекам. И вот наконец-то твой район, родная улица и дом, манящий своими теплыми огнями. Подъезд. Как назло домофон не работает. Остается только смотреть на такое любимое окно кухни и ждать. И вот она выглядывает и видит тебя. Через секунду открывается входная дверь, и ты стрелой мчишься на свой 7 этаж. Врываешься в приоткрытую дверь, наскоро сдирая с себя рубашку, вдыхая запах свежезаваренного кофе. Она выходит из ванной с полотенцем.

Позже ты лежишь, и она обнимает тебя, согревая своим теплом. А может, сидишь, и она обнимает тебя. Или вы просто сидите и смотрите друг на друга. На столе недопитая чашка кофе. Ты дома.

Летает быстрее пуль. Уворачивается от различного рода метательного оружия. Может лазать по стенам. Имеет превосходное чутье.

При всем этом, еще и замечательный человек. Умный, начитанный. Умеет любить, жертвовать собой. Чтит справедливость и дружбу.

Ему все удается. И он служит великому делу. Освобождает землю от зла и насилия.
Неужели, чтобы быть хорошим человеком, надо обязательно быть пауком?

Давно забытое щемящее чувство. Может быть, из-за того, что на ночь читал Ремарка, или из-за того, что смотрел дома у Зульфика Ребекку Ромин-Стамос?
У Зульфика хороший дом. Светлые, просторные комнаты, интимная подсветка, ровные стены. Водка, пиво, баранина, индейка. Немного «Прогулки», а потом «Мимино» для всех. И вот уже под завязку нашей вечеринки — Femme Fatale.

А ночью я все никак не мог поверить в счастье. Такое, про которое говорит Гришковец. Зеленые глаза, прямые темные волосы до затылка, длинные пальцы, хрупкие плечи, прекрасная фигура. Отчаянная красота.

Она любила меня. С ее кокетством и знанием самой себя. Я мог носить ее на руках, а она имела право уходить, если я закрывал дверь.

А потом я очень долго искал ее по коридорам и солнечным лестничным пролетам. Но так и не нашел.

Меня не оставляет давно забытое щемящее чувство.

Еще с утра я понял, что сегодня странный день. Днем засверкало подозрительное солнце, и подозрительный термометр в подозрительном городе показал подозрительную температуру + 6. Тогда стало ясно — неспроста все так подозрительно.

Подозрительная знакомая сказала, что я подозрительно отлично выгляжу. На этом все подозрительное не закончилось. Напротив, подозрительные туфли предательски натерли на ноге мозоль. Я подозревал, что когда-нибудь такая подозрительная ерунда должна случиться. День застал меня врасплох.

Очень подозрительный Алишер рассказывал про подозрительного Олегу, играющего в подозрительную игру, а Зуфа (подозрительный?) проверял подозрительную почту в подозрительной конторе с не менее подозрительным названием «Центр ООН и какой-то там документации». Рассказывал о своем подозрительном доме без воды света и газа, выходящим на подозрительную чайхану «Рохат» и страшно подозрительный Президентский Дворец.

«Что делать?» — подумал я. Оставалось только одно — подозревать. Снег не выпал. Он почему-то стал подозрительно таять, но и подозрительный душанбинский снег растаял и начал лить подозрительный дождь. Алишер добавил, что стало чертовски подозрительно холодно. И я вспомнил, что меня ждет прекрасный город и подозрительно сладкие девушки-богини афарки, которые буду танцевать свой подозрительный танец живота.

«Ух!» — подумал я! И поставил восклицательный знак. Подозревал я о странном подозрительном дне. В конце мне ничего не оставалось, как подозревать самого себя и я начал сумасшедшую игру в подозрительность.

К 12 часам вечера, изнеможенный и подозревавший еще одну хитрость от своего дивана, я лег спать. Я лежал и подозревал, что подозрительно сегодня не смогу уснуть. А к 3 часам ночи в голову вкралась какая-то подозрительно-странная мысль:

«Как-то подозрительно все это…» — подумал я.