Что-то вдруг задумалось о прошлом. О многом, чего не хотелось, а иногда, наоборот, хотелось так сильно, что оно сбывалось с точностью до наоборот. Хочется напомнить, что все мы, к сожалению, когда-нибудь достигнем своего предела. Каким бы он ни был, это будет самое лучшее, чего мы смогли добиться. Это как восхождение на Пик Ленина — самое худшее позади, вершина — вот она, а спускаться назад — не самое веселое занятие.

Побольше вам всем морей. Теплых и соленых, где белые барашки — лишь фигура речи, а чайки над волной — веселые и нежные создания. Или океанов — главное, теплых. Чтобы не было замороженных пальцев или заторможенных мыслей.

«Я не нарочно, просто совпало, я разгадала...»

Служил Олега модельером –
Он круче, чем Габбана был.
Его любили у Версаче
И к Лагерфельду вхож он был.

Бывало, сядет он с лекалом
И приобнимет топ-модель,

«Шато-Латур» в его бокале –
Он вдохновенья ловит тень.

Его показы так гламурны,
Он моде моду задает.
Когда бывает ему трудно –
Он втихомолку поддает.

— Привет, Артем, — сказал я как-то Артему. — Че там нового?
— Нового-то — сказал Артем, — да тут с продовольствием беда.
— А че там с продовольствием-то? Его у кого-то нету? — удивился я.
— Ну да, черный континент. Продовольствия там нет. Это очень важно, понимаешь. Пан Ги Мун Говорит, СиЭнЭн говорит, что продовольствия нет. А СиЭнЭн не может врать.
— Да, — согласился я, — СиЭнЭн не может врать. По телевизору говорят только правду.
— Ну вот, — сказал Артем, — вот и я хочу рассказать всю правду. Все как есть. А у тебя че нового?
— Да тут люди из правительства Москвы говорят, что им нужно про науку.
— Про науку? — удивился Артем, — про какую науку?
— Ну как про какую, — сказал я, — ну про науку!
— А че там с наукой-то? — спросил Артем.
— Да ты понимаешь, говорят про науку надо. Я им говорю, про какую науку-то?
— А они?
— Да че они, они говорят: «ну про науку?». Короче поехал я в кардиологический центр узнавать у них там про науку. Ну говорю, здрасьте, че у вас там с наукой-то происходит? А они говорят: «а че у нас с наукой? У нас как обычно, денег нету, сил тоже». Хотя, говорят, недавно Дмитрий Анатольевич приезжал. Они ему говорят: «Дмитрий Анатольевич, вы же говорили, что наука это важно. Инновации, нанотехнологии там».
— Конечно, — сказал Артем, — наука это очень важно, сверхважно. Я бы даже сказал архиважно.
— Ну так вот. Лаборанты ему говорят, что оборудования нет. Последний микроскоп они купили двадцать лет назад. После этого, конечно, денег дали. Только вот денег хватило на какую-то байду в виде системного блока отечественной разработки. Лаборанты думают, что еще лет двадцать микроскопов у них не будет. Короче плохо живут лаборанты.
— Ох елки, — посетовал Артем, — ты меня уже с утра удручаешь. У меня тут с продовольствием проблемы, ты мне еще про науку свою.
— Так вот, я им говорю, а че у вас там с инновациями? нанотехнологиями? может вам модернизация нужна? Нужна, говорят, очень нам модернизация нужна. Дмитрий Анатольевич говорит, что модернизация нужна. Телевизор говорит. А телевизор не может врать.
— Да, — согласился Артем, — телевизор никогда не врет. Вообще грустно как-то. Надоело это все: человеческие органы, продовольствие, цифровое пиратство. Стипендия эта Шараповой, которая от налогов уходит.
— Ну ты понятное дело про уход от налогов не будешь говорить?
— Ну да, поэтому и надоело. Ладно, пойду я поем.
— Так это, — предложил я, — тебе нужна модернизация!
— Ага! — обрадовался Артем, — инновационная модернизация по нанотехологической схеме. Вот щас пойду и обед свой модернизирую.
— Ну да, — согласился я, — все по науке.

«Сколько в моей жизни было этих самолетов…»

З. Рамазанова

Никто и не заметил, что Даше удалось купить билет в прошлое. Географически она летела из Вашингтона в Чикаго, а по времени – из восемнадцатого в семнадцатое ноября.

Интересно, каким бы мог стать вчерашний день, если в него попасть сегодня? Для нас, туристов, ответ может быть сравним с обретением пресловутой «земли обетованной», покупкой последнего билета «туда, где вечное лето» или возможностью путешествовать без чемодана и без помощи средств передвижения.

В то время как многие люди опускаются на дно обыденности, обрастая мхом повседневности или «напряженного графика», туристы не сидят на месте. Их несет по и против течения, выбрасывает на берег, колотит о прибрежные камни новой страны. Они привыкают дышать новым воздухом, приспосабливают речевой аппарат к новому языку, учатся смотреть на вещи «новым» взглядом. И иногда им так и хочется «пустить корни».

Но судьба туриста – быть туристом везде. И нет уже того места, куда бы он мог вернуться, которое он бы мог назвать  «домом».

«Если бы мы выросли в Москве, мы бы не были туристами, мы бы не сидели на чемоданах, а ездили бы покататься на лыжах в Куршевель. А «Махмади» было бы для нас экзотическим словом».

Быть может попросить Дашу, чтобы она купила мне билет в прошлое?

Помимо Медведева, Обамы и Саркози в ООН приезжают и другие президенты. С одним из них мне удалось сегодня поговорить. Он даже уделил мне две минуты своего, я в этом уверен, загруженного графика.

Он протянул мне свою мягкую руку и, вглядываясь в мои глаза, произнес:
— Здравствуй, мне про тебя рассказывали.
— Здравствуйте, очень приятно!
— Давно тут живешь?
— Два года, в декабре будет ровно два.
— Женился?
— Да, женат.
— Откуда она?
— В России нашел.
— Родители в Душанбе?
— Да.
— Как живут? Хорошо?
— Да, я им помогаю.
— Когда последний раз был там?
— Два года назад. Вот в декабре снова поеду.
— Ну, ты сам знаешь, как с родителями...
— Да-да, их надо чаще навещать.
— Надо хорошо работать, потом, может быть, свой бизнес откроешь.

Это был дельный совет. Президент снова протянул мне руку, мы обменялись рукопожатиями и попрощались. Его делегация устремилась за ним. Я посмотрел вслед.

«Служил Олега президентом. В Генассамблее выступал», – подумал я и пошел смотреть на Обаму.

Есть в нью-йоркском районе Квинс «жилмассив» Рего Парк. Знающие люди говорят, что там проживает много эмигрантов из СССР. А на 63 проезде в этом жилмассиве стоит заведение под названием  «CHEBURECHNAYA».

Атмосфера там такая, как будто сидишь в ресторации «Максуд» или, как по-простому мы называли ее — «Гижда», образца 2005 года. Русские девчонки-официантки, почти душанбинское меню, выбор «Балтики» на любой номер. Я съел лагман, закусив чебуреком, и отведал плова. Еще приду когда-нибудь есть шашлык.

Позже подумалось: «жалко клабаналитика нет рядом, он бы заценил!»

Странно, что живет вот такой водопроводчик. Влюбленный в принцессу. Сказка стара, как мир.

И все силится он пойти и вырвать ее из лап злобного дракона. Спасти ее хочет. Ходит-бродит по лесу, собирает грибы да цветы. И все никак ее не найдет. То под воду заглянет, то – в подземелье. То, почти как Дон Кихот, против пушек в городах, то в небесах – против злодеев всяких. И грозят ему зубастые цветы-монстры, огонь преисподней и иже с ними.

Одного понять наш друг не может, – что нет их. Ни огня, ни злодеев, ни принцессы. Как и жизни его, которая даже 8 бит не занимает.

Счастье как будто в кармане
Но писатели врут
И скучает мой друг в Краснодаре
И не пьёт — там не пьют

Я и здесь скучаю не меньше
Я и здесь мог не пить
Но обманчиво счастье забрезжит
Снова хочется жить

Я пробовал сжигать, но не сгорают
Мои мосты
Всё так же мы боимся расстояний
И высоты

Слышу голос в тумане
Сообщение ТАСС
Президент США заявляет
Спутник прибыл на Марс

Что нам Марс, да лучше бы взяли
У меня интервью
Как скучает мой друг в Краснодаре
И не пьёт — а я пью

Я пробовал сжигать, но не сгорают
Мои мосты
Всё так же мы боимся расстояний
И высоты

© Смысловые галлюцинации, 2005

Зашел как-то среди моих коллег разговор о том, насколько американцы – открытая для эмоций нация. Смеются, когда смешно, плачут, когда грустно. И как будто только они это могут.

Все началось с обсуждения мюзикла «Hairspray», на который сходила одна из наших коллег. Ее буквально умиляла реакция жителей среднего Запада, которые попали под энергетику певцов-танцоров из мюзикла.

— Вот они на месте сидеть не могли, всему смеются, улыбаются, прямо светятся все! По-моему, «наши» так не умеют.
— Ну, «наши», по крайней мере, не смеются по поводу всего, что происходит на сцене, — отвечала ей другая моя коллега. — Однажды я видела, как некоторые американцы улыбались во время очень печальной оперной арии. И улыбались они не от того, что прониклись чувством, а от того, что не совсем понимали, что происходит на сцене, и пытались себя оградить от этого тяжелого для восприятия момента.

На мюзиклы и оперы в Нью-Йорке я не ходил, но вдруг вспомнил, как в кино, во время страшных или напряженных сцен по залу носятся короткие смешки. Так «открытая для эмоций» нация «спускает пар», пытаясь не пугаться сильно или не задумываться глубоко о происходящем на экране.

«Эмоциональная незрелость» – объявила свой диагноз-приговор коллега, рассуждавшая об опере. Я был поражен точностью и емкостью формулировки, которую вот уже на протяжении полутора лет пытался выдумать сам.