— Эй, приятель, интернет есть? — поинтересовался я.
— Нет. Воскресенье сегодня, — и снова опустил голову. По углам маленькие детишки радостно убивали друг друга в «Контр страйк». Один из них что-то громко орал другому при этом приговаривая «итари, итари». Это слово всегда оставалось для меня загадкой.
— Действительно, — подумал я вслух, — воскресенье же. Зачем в воскресенье нужен интернет. В воскресенье нужно отдыхать, кушать плов. Пойду отдыхать.

Хорош Душанбе по воскресеньям. Люди, которые и так никуда не спешат, по воскресеньям идут еще медленнее, а солнце похоже на дурной диск, который так и хочет сварить тебя заживо. Раисы среднего звена, которые еще не успели наесть животы и положить на них широкий жирный галстук прихватили тонкие черные папочки подмышку и, наевшись плова, вальяжно шли по главному проспекту, вытирая коричневые лбы от пота. У раисов среднего звена нет дорогих машин, впрочем, у них нет машин вообще, поэтому и правила дорожного движения нарушать они не могут.

А дамы любят ходить по воскресеньям в модные гламурные душанбинские магазины, названия которых явно придумывали дилетанты и туристы: «Модная точка» — это модно. Купите у нас хорошую вещь-шмотку и мы дадим вам бесплатно наш фирменный пакет «Модная точка. Рудаки, 18». Пройдитесь по проспекту, — теперь есть не только модные точки, но и адидасы, а вот напротив «Сухроб арт гэлерея» скоро будет еще один красочный магазин «Рибок», который поможет скрасить ваши скучные размеренные и вальяжные будни и даст еще один повод потратить в воскресенье американскую валюту на покупку ненужных вещей.

— Якта ош, — попытался заказать я, но официантка тут же перебила.
— Ош нест.
— Нест? — хотел было я заспорить, — ну да, воскресенье же. По воскресеньям плов нужно готовить дома во дворе. А что есть?
— Курутоб.

И от того, что придется есть курутоб стало как-то досадно и гадко. По воскресеньям едят курутоб или домашний плов, а потом ходят в модные точки, чтобы вечером возвратиться в «Сириус» и вести дурацкие разговоры ни о чем.

— Ладно, — раздосадовался я. — Пусть будет курутоб и чай.

«Tell Me What We Gonna Do Now», — пела красотка Джосс Стоун в наушниках, и я вспомнил, что Олег приглашал в гости посмотреть на дочь, да и вообще просто так. Курутобу предрешено было быть не съеденным.

Еще по воскресеньям иногда перекрывают дороги. Иногда перекрывают на очень долго. Злые от жары милиционеры гоняют народ, указывая, что здесь стоять нельзя, и там нельзя. И вообще можно только идти или стоять на автобусной остановке, благо и удивительно не запрещают ездить городскому колоритному транспорту. И уже месяц закрыт мост от Президентского дворца. Поэтому если очень нужно попасть в зоопарк — тогда съезжай на бетонку и кати по набережной до самой «водянки», окружными путями и ты на месте. А мост обязательно починят, потратят деньги и залатают, чтобы всю эту красоту можно было наблюдать в телескоп из Дворца наций.

Это интересный путь. Когда-то очень давно, совсем в детстве, я тоже проезжал эту дорогу, но она почти выветрилась из моей памяти, оставив ощущение жары и чего-то удивительного. Если ехать по набережной на север можно увидеть Душанбинку, почти полностью высохшую и удивляться, как же все-таки ее загнали в громадные бетонные сваи, и большую некрасивую черную надпись на бетоне, там, где можно свернуть направо и оказаться на «Восьмом марта», «Манижа, я тебя люблю».

И ехав почти по самой окраине, через север на северо-запад по железнодорожной колее удивительно гадать, куда, наконец, вывернет тебя дорога. Вон там видно склон и ГЭС, еще строящийся Дворец многочисленных никому ненужных наций, из-за которого сломали парк Ленина и, поэтому, нельзя сесть в чертово колесо, подняться над городом, который я больше никогда не увижу.

В автобусах ездят разные люди. Попадаются и раисы среднего звена, и простые труженики поля, и люди с плохо вырезанными говорами, везущие их с близлежащих базаров в свои родные кишлаки; девушки-таджички, спешащие домой на сто второй, сто третий или сто последний в черных наушниках и с последними марками дорогих мобильных телефонов, заряженных новомодными мелодиями-звонками местных музыкальных групп. Они очень вежливы, — уступают места старшим биби с клюками, учатся на «островке» в ТГНУ (а ведь и правда, если смотреть на него с набережной он кажется потерянным облупившимся островком, оторванным от остальной жизни), мечтают о принце на белом коне, ну… или хотя бы на последней марке «Опеля» и еще о большом доме с красной черепицей, и что еще на новый год можно поехать в Россию, чтобы сравнить оригинал Красной площади с тем, что видно на картинках советских журналов.

Маленькие душанбинцы любят памятники. Но еще больше они любят фонтаны у памятников. Маленькие, чумазые, похожие на чертиков, то ли от загара, то ли от природной сущности они бросаются в эти островки влаги, чтобы спастись от солнечного удара и развлечься, направив струю на соседа. Дорога, оказывается, выходит к памятнику Авиценны, на котором почему-то написано: «АУТСЕNNА». Наличие двух латинских знаков не должно смущать, ведь, всегда можно сказать: «ниасилил. Слишкам многа букаф».

Ну а дальше и вовсе неинтересно и повседневно: российское посольство с потускневшей красной краской на окнах и Рамазаном Абдулатиповым, сидящим где-то в глубинах комплекса, и, наверное, уже закрашенной надписью на воротах: «Гвардейцы стояли насмерть», сто второй, третий, четвертый… последний.

На Заравшоне всегда много людей. Таксисты увезут в Регар или Шахринав, на раскладушке можно купить Коран на узбекском языке и запить газировкой из грязного стакана. А с далека облупившиеся грязные дома и отсутствие дорог напоминают Кабул. И еще совсем близко, буквально через несколько домов, живет Она.

Олег встречал на остановке:

— Ну чего. Здорово. Как жизнь?
— Нормально. Лучше расскажи, как у вас.
— У нас ничего. Как Москва?
— Нормально.
— И все?
— Нет. С рекламных буклетов мы покупаем новые тарифы у «Билайна» и знаем, что нашу фирму зарегистрируют за семь дней, за семь тысяч рублей. А в отпуск мы ездим отдыхать в Европу.

Дома встречала Лена с дочкой. Разговаривали за чаем о жизни, политике, курьезах. Я говорил про Москву, сетовал, что Ленинградка и Волгоградка всегда забиты, жаловался на душанбинский транспорт, восхищался тем, что «ТВ-Сервис» показывает телеканал «Нэшнл джэографик», только жаль, что «СиЭнЭн» нету, и что целыми днями почему-то только ем, что «“Душанбе”. Пожалуй, самое дешевое пиво в мире». Обсуждали снос кибиток в черте города, что понастроили домов у американского посольства, которое видно из их окна, чтобы американцы их брали в наем, а теперь их просто снесут, и что вон там, вдалеке, достроили круглые дома, которые, оказывается вовсе не «армянские», а просто круглые, и еще много всякой ерунды.

Лена рассказывала про свадьбу и показывала фотографии, а потом приготовила очень вкусный лагман. И было очень радостно смотреть на их житейскую суету, где есть мирской уют, войлочные тапки и большой как кино телевизор, который показывает «Нэшнл джэографик», а все остальное просто жизнь, со своими поворотами и кривыми.

— Что-то ты какой-то загруженный стал, — провожал меня до маршрутки Олег.
— Нет. Просто… просто это ритм, наверное. Он медленнее. Еще кажется, что я здесь как на войне, что ли. Я вот смотрю: дома, дороги, у меня такое ощущение, будто я в Кабуле.
— Это да, — засмеялся Олег, — у меня тоже такое ощущение бывает. Особенно там, где «Сафар-центр». Только не Кабул, а Тайланд какой-то. Все что-то капошаться, продают никому не нужную байду, которую кто-то покупает, просто Индокитай.
— Ладно, поехал я. Запиши мой московский на всякий пожарный, вряд ли я когда-нибудь еще буду здесь.

Маршрутка отъезжала, и стало немного грустно, и еще очень захотелось забрать Ее отсюда в Москву, куда угодно, хоть на край света, купить войлочные тапки и большой как кино телевизор и знать, что жизнь, — это удивительная и хорошая вещь.

Вот и конец, прекрасный друг. Это конец, мой единственный друг. Конец всем нашим безумным планам и мечтам. Конец. Я больше никогда не посмотрю в твои глаза.

— Мы никогда не проигрываем, разве ты забыл? Теперь и ты играешь за нашу команду. Мы дадим тебе пробковый шлем и ружье, потому что ты белый человек.

Я не мог поверить, она шла с ним, а я переминаясь с ноги на ногу прошел мимо, и вовсе не упал, а хотелось зарыдать; только, вдруг, пересохло во рту и закружилась голова, да и есть перехотелось. Падать было нельзя, — Лига чемпионов дарит тебе силы.

Напротив стояли Муфлон и Шодик, и очень удивились увидев меня, а я не мог говорить. Что-то спрашивал про жизнь и работу, а в голове крутилось, что теперь и я вступил в Лигу. Я проиграл; играл три года и не сдавался, крутился, бегал, бросил все и взял билет. И там вечером у библиотеки Фирдоуси я понял, что теперь у меня есть полноправный членский билет Лиги чемпионов, предоставляющий болельщиков, которые меня уважают, некоторые даже любят.

Это был дурной первоапрельский розыгрыш, который длился три месяца, и я размяк, — стал добрее, а потому поклялся никогда не вступать в Лигу, я должен был с ней драться. Я больше никогда не буду есть курутоб, — он стал горьким или кислым, он просто пропал. Я его просто ненавижу, ненавижу поливалки в пять утра, и проспект Рудаки, потому что я иностранный гражданин. У меня есть пробковый шлем и ружье, и еще я умею приручать тигрят.

«Мне не дают наград по очкам. За мной признают только чистые победы», — написал я в мае. «Ты хороший», — ответила она.

«Господи, зачем. Я плохой».

Теперь и я играю за Лигу чемпионов. Теперь и я буду бить тех, кто не хочет вступить в наши ряды. Мы даем людям счастье, мы задаем им ритм. Потому что злой я и плохой человек. Потому, что нет такой страны, — Таджикистан. Ее стерли ластиком на карте. Потому что в отпуск я буду ездить в Куршевель, потому что больше не люблю маленьких спокойных городков, потому что с рекламных буклетов я покупаю новые тарифы у «Билайна», потому что теперь люблю напевать «это ты мой город — Москва», потому что меня теперь нет, я совсем другой человек.

Живите, гуляйте по проспекту, а после работы ходите в идиотские кафе, — потому что заняться больше нечем, читайте журнал комиксов «Азию Плюс» и «Вечерним Душанбе» запивайте. Работайте в НПО и американских посольствах и мечтайте, когда, наконец, достроят «гламурное» и «элитное» жилье «Пойтахт». Не торопитесь, у вас хорошая размеренная столичная жизнь. И еще:

Во избежание несчастных случаев, — будьте счастливы.

Сегодня маскавское небо раскрылось крылами для новых лучей. Было радостно и как-то боязно заходить в достаточно гламурный, на первый взгляд, ресторан Молли Гвинз на Пятницкой. Сергей сказал, что в самый раз — американские налогоплательщики не обидятся — крылышки, ребрышки, двойные пинты. Правда, официантки с русскими именами через две смены: Катя, Света, Ира, которые улыбались на наши заказы, а Света даже произнесла радостное «Йес!» на наше пожелание получить баффало вингз.

Говорили о многом. О стоимости билетов на Tajik Air, о ценах на такси в городе Понедельник, о Порт Саееде, где больше не танцуют девчонки. А потом вышли танцовщицы и высокий блондин в ковбойской шляпе стал разливать текилу.

Вынесло нас на берег, когда Sting стал петь про форму своего сердца, и мне стало грустно. Мы уже сидели за стойкой, и Сергей подарил купюры в 10 и 1 сомони барменше, которая не знала, куда их приладить на полной стене из сумов, марок, долларов, сомов, тенге и рублей образца 1991 года. Она просто налила нам по кофе, а с обложки подаренного мне диска улыбался Леонид Филатов и рядом стояла бутылка армянского арцаха.

— Встретимся 2 октября, — пообещал Сергей.
— Обязательно! — ответил я и помахал ему рукой, — мягкой тебе посадки, дорогой мой человек!

Дождь пробился сквозь туманное маскавское небо, которое последние дни было затянуто серыми облаками. Это обычное маскавское лето.

— Девушка, вы выписываете билеты? — Спросил я и посмотрел на дождливую улицу через окно, где только что промок.
— А куда вам нужен? — спросила она.
— В Таджикистан.
— Это вам в «Таджик Эйр» нужно.
— А разве «Домодедовские» не летают?
— Ну раз «Домодедовские», — развела она руками, — садитесь.

У «Третьяковской» весело. Там стоят люди с гармошками, гитарами, барабанами, самодеятельные поэты, люди-оркестры. Однажды там стоял человек с гитарой и гармошкой, весело прихлопывал ногой и пел что-то под настроение, а зрители были довольны, — хлопали в ладоши и даже подпевали.

— Слышишь, парень, — остановил меня бородатый. — Подкинь мелочишки, а?
— Извини, мужик, я только что все отдал. Ко мне уже подходили.
— Ну ладно, нет — так нет.

Потом подошел снова, и спросил:

— Слышишь, парень, как ты думаешь, если я картонку возьму и напишу «Помогите похмелью России», а?
— Тогда уж лучше про мировую революцию, — улыбнулся я.
— Да, — согласился он. — Пафосно как-то. А как тогда?
— Не знаю, — сказал я, — может… «Жажду и страдаю»?

Он перемялся с ноги на ногу, вытащил «Беломор» и вдруг одобряюще кивнул головой:

— Тоже фишка. Почему бы и нет. Спасибо за идею.
— Ладно, — вздохнул я, — не скучай, — и пошел в метро.

Нельзя сказать, что лето не удалось. Оно удалось по-своему, с пролежанными днями, потраченными на кино и пиво, поездками на собеседования и удачными покупками рубашек и брюк, интересными предложениями на работу и незабываемыми встречами с друзьями и братом, прогулками по Арбату и Садовому кольцу, концертами и альбомами любимых групп, поездками по ночной Москве и попаданием на ТНТ.

Всего этого было в достаточном количестве и в надлежащем качестве. Посматривая в окно, можно было бы сказать, что здесь можно и остановиться. Но, начинается новый виток и скоро наступит полдень 2 октября, когда меня торжественно объявят мужем и пригласят поцеловать невесту.

Осень тоже будет веселой...