Иногда не успеваешь досмотреть сны. Тонкой линией просыпающегося утра солнце проникает в подкорку. Уже не можешь спать, а вставать еще не хочешь. Лежишь, передумывая, пережевывая одну и ту же мысль или мелодию, привязавшуюся во сне. Потом понимаешь, не вдруг, а постепенно, о том, что еще один день остается тебе до следующей ночи, что сегодня опять все будет, как вчера, когда на твой стол попали все папки, которые требовали немедленного просмотра, все ручки не писали, копир стоял в углу и жестоко облизывался своей непомерно большой беззубой пастью, а ты боялся, что тебя скоро просто не станет, ты просто исчезнешь под этой массой никчемности и ненужности, причем исчезать ты будешь медленно и неторопливо, как все здесь делается.

Пока работает радио, можно почистить зубы, механически поглядывая на себя в зеркало. Новая полоса под глазом, и еще одна между двумя большими на лбу. Жизнь оставляет на нас свои рубцы, непохожие ни на что другое. Трещины, шрамы, сколы как на старом унитазе, в который ты смываешь все свои недосмотренные сны.

Это не механизм, это не организм. Я не знаю, как можно назвать то место, где я провожу лучшую часть собственной жизни с 8 до 5. Лучше будет, если я не дам ему названия, так оно не будет существовать, а будет лишь иллюзией, маленьким пятнышком на моем хрусталике, которое можно сморгнуть.

Моргаю часто и иногда слепо. Почти все время просиживая у компьютера, пялясь в монитор, скрывающий такую злобу, смотрящий на меня всеми своими излучающими ненависть пикселями, своей лучевой трубкой, как пушкой, целясь мне в рот.

Они могут все в их маленьких мирках, за дверьми кабинетов, в комнатушках с окнами. Способные, с натруженными пальцами и с мозолями на мозгах. Отделы, отвечающие за что-то еще, кроме работы, полностью атрофированы. Здесь нет никаких людских ценностей — мозг огромного офиса, работающего на собственное поглощение и умерщвление, не способен на проявление жалости, доверия, понимания.