Зашел как-то среди моих коллег разговор о том, насколько американцы – открытая для эмоций нация. Смеются, когда смешно, плачут, когда грустно. И как будто только они это могут.
Все началось с обсуждения мюзикла «Hairspray», на который сходила одна из наших коллег. Ее буквально умиляла реакция жителей среднего Запада, которые попали под энергетику певцов-танцоров из мюзикла.
— Вот они на месте сидеть не могли, всему смеются, улыбаются, прямо светятся все! По-моему, «наши» так не умеют.
— Ну, «наши», по крайней мере, не смеются по поводу всего, что происходит на сцене, — отвечала ей другая моя коллега. — Однажды я видела, как некоторые американцы улыбались во время очень печальной оперной арии. И улыбались они не от того, что прониклись чувством, а от того, что не совсем понимали, что происходит на сцене, и пытались себя оградить от этого тяжелого для восприятия момента.
На мюзиклы и оперы в Нью-Йорке я не ходил, но вдруг вспомнил, как в кино, во время страшных или напряженных сцен по залу носятся короткие смешки. Так «открытая для эмоций» нация «спускает пар», пытаясь не пугаться сильно или не задумываться глубоко о происходящем на экране.
«Эмоциональная незрелость» – объявила свой диагноз-приговор коллега, рассуждавшая об опере. Я был поражен точностью и емкостью формулировки, которую вот уже на протяжении полутора лет пытался выдумать сам.