Палил Олега с Сарой Пэйлин,
Замес прислал им Зульфикор.
Муфлон на бандероль наклейки клеил,
А Шодик на таможне дал разгон.

Муфлон не знал, что пишут в бандеролях,
Поэтому он лаконично набросал:

«В предвыборный. Маккейну. Олеге лично!».
А Пэйлин он привет передавал.

Олега был обрадован замесом,
Маккейну даже дернуть предлагал.
Однако выкурил все только с Сарой Пэйлин,
И поддавать совсем не перестал.

Служил Олега на Маккейна –
Маккейну речи он писал:
Про дефицит рабочей силы,
Про котировки, капитал.

Маккейн не знал, что наш Олега
Засланец был из третьих стран.
О том, что все шифровки Центра
Олега складывал в карман.

Вот результат Олегиной работы –
Маккейна рейтинг резко спал.
Олега представлен был к награде –
Он отдал честь и сразу же поддал.

Осень в этом году очень желтая. Ветер разбрасывает листья с деревьев, чтобы их выдували в кучи дворники, оставляя после себя пожелтевшую стужу. Чуть погодя на смену дождю придет снег, а таджики и киргизы будут посыпать асфальт мраморной крошкой, чтобы бабушки не ломали ноги, а дети, спешащие домой со школы, не катались в свое удовольствие, громогласно радуясь холодному, но ясному дню.

Как утверждали, на Покров должен был пойти снег. Но Покров тихонько посмеялся в сторонке, вылился полнолунием и дневным солнцем, которое заставило снять куртки и почувствовать окончание лета.

Отделение Государственного университета — Высшей школы экономики на Покровском бульваре когда-то служило военным училищем. Ровно два года назад здесь — на Покровке я с друзьями сдавал кандидатские минимумы. Два года назад Вышка только получила это здание и перестраивала его на свой манер. Теперь это высокотехнологичное сооружение, имеющее в своем распоряжении любую аппаратуру, необходимую для учебного процесса. Однако свои военные запутанные коридоры оно оставило до сих пор. Блуждая по ним я представлял, что в этой аудитории раньше проходили химзащиту, здесь — стратегию и тактику войны, а вон там — радиационную безопасность, а вот здесь, два года назад, я сдавал мировую политику и внизу мы, после сдачи кандидатских, обедали. Пытаясь найти аудиторию Ученого совета, мне показалось, что я нахожусь в НИИ ЧАВО, где не просто найти что-либо, но просто выход из здания является непосильной задачей.

Еще неделю назад Максим Владимирович спросил:

— Ну как? Писюкаете?
— Если честно, — сказал я, — то не очень. Но к середине декабря, надеюсь, будет готово. Я слышал, обсуждение вашей монографии будет. Я могу поучаствовать? Да, и ознакомиться с монографией?
— Можете, — сказал Максим Владимирович, — через неделю на Ученом совете. Вот вам монография, — и вручил мне двухсот страничный талмуд «Экономические инструменты внешней политики». Как оказалось, текст получился очень интересным и познавательным.

Ученый совет собрал выдающихся экономистов, международников и бюрократов. Перед началом профессора обсуждали политическую ситуацию в США. Высказывались разные точки зрения, но Мирский подытожил: «Я считаю, что дело сделано — Обама». Все замолчали, потому что знали, что Мирский не ошибается — президентом будет Обама.

Караганов, лысина которого отражала весь собравшийся ученый контингент, подытоживал, предлагал к голосованию, одобрял, предлагал к обсуждению, делал замечания, прерывал. Он сидел во главе длинного стола Ученого совета, предлагал уполномочить отдел обязанностями, создать кафедру и рассмотреть вопрос. «Принимаете?», — вопрошал он и добавлял: «единогласно! Решение принято».

Кандидаты, профессора и доктора высказывались. Одни считали работу превосходной, но с некоторыми прибавлениями, другие углублялись в детали, третьи — считали экономику, но в целом готовой к публикации книги.

Караганов заключил: «Я не считаю книгу готовой к публикации. Автор должен учесть предпочтения всех высказавшихся. Эта тема нова. Нам нужно подготовить целый курс по данной проблематике. Мы должны заполнить эту нишу».

Покровский бульвар вверх перетекает в Чистопрудный. Абай Кунанбаев грустно сидел на своем месте и я подумал, что, наверно, все-таки трудно быть богом.

Зубовский бульвар оказался совсем не бульваром, а целым проспектом, увешанным огромными рекламными щитами, предлагающими купить дорогую бижутерию, хороший автомобиль и выпить холодного пива. Зубовский бульвар перестраивается — архитектурные памятники закрыты лесами и огромными зелеными покрывалами, поэтому сразу не разберешь, что и где находится.

РИА-Новости тоже строятся. Но строятся они только снаружи, потому что внутри все на должном уровне. Блуждая по запутанным коридорам «Новостей», я вспомнил нью-йоркское ООН, в котором и обстановка и, даже, оборудование, практически идентичны. Такой красоты в маскавской мекке я не видел нигде.

Зачем арабы приехали в Москву, когда все уехали в Бишкек, было не совсем понятно. Палестинского уполномоченного по переговорам с Израилем доктора Маана Эриката это видимо не очень смущало. Рядом тоже сидели доктора. Вообще все арабы, которые мне попадались были почему-то докторами.

— Либо мир, либо земля! — Заявлял уполномоченный. — Весенние переговоры в Москве возможны только по принципиальным вопросам статуса Иерусалима и возвращения беженцев при условии присутствия всех заинтересованных сторон. Мы не примем частичного решения проблемы. Только продвижение по однозначным вопросам обезопасит Израиль.

В остальном, господин Эрикат был достаточно дипломатичен. Говорил на арабском и вообще выглядел как типичный араб. Такие же скучно сдыхают от жары напротив финского посольства.

Зубовский бульвар, оказывается, плавно перетекает в Смоленский, и если чуть-чуть пройти по кольцу, то на тебя навалится величественная сталинская высотка российского мида. А если с Зубовского свернуть направо, то попадешь на Пречистинку, и далее налево в Кропоткинский переулок, богатый посольствами и представительствами.

Кутаясь от ветра в Кропоткинском, в голове кружилась карта раздела Палестины, как вдруг я уткнулся в палестинское представительство. На заборе висели карты Ближнего Востока сорок восьмого года, и я вспомнил Мирского, который цитируя Арафата сказал: «Главное оружие палестинцев — это чрево арабской женщины!».

Коррупция — это зло. Это абсолютное зло. С этим был абсолютно согласен член Совета по противодействию коррупции, депутат Государственной думы Российской Федерации, председатель комитета по безопасности этой же структуры Владимир Абдуалиевич Васильев:

— Коррупция — это абсолютное зло. — Говорил он, когда я вошел в пресс-центр и направился к Марии. — Коррупция показывает о нежизнеспособности политической системы. Мы подвержены этому явлению, и мы должны бороться.
— Ну где ты ходишь?! — спросила меня Мария, будто я ее младший брат, который ушел гулять с друзьями неизвестно куда и вот уже целый день вся семья стоит на ушах.

Отчитываться совершенно не хотелось, к тому же я видел ее первый раз в жизни:

— Я не знал, что меня аккредитовали. Я вообще здесь первый раз, — невиновато сказал я и уселся рядом. — Интересное что-нибудь было?

Мария ничего не ответила. Я ей вообще был неинтересен, а разговаривать со мной, видимо, у нее не было никакой охоты, и она не старалась этого скрывать.

— Благодаря нашему комитету было одобрено четыре антикоррупционных законопроекта, две конвенции уже ратифицировали. Да, и раньше был закон, но он не работал. Только в две тысячи четвертом году вернули конфискацию. В две тысячи шестом по двухсот делам конфисковали имущество! Дмитрий Анатольевич дал нам зеленый свет.

Из зала подняла руку полная женщина. Ей дали слово. Она долго рассказывала, что она лично не знакома с Васильевым, но зато ее муж его хорошо знает, а сама она представляет какую-то региональную газету и ей очень интересно, что делать, если чиновники контролируют органы МВД. Васильев попросил ее сесть. Когда та его не послушала, встал сам антикоррупционер. Мария цыкнула и прошипела, что он вылез из кадра. Потом Владимир Абдуалиевич долго рассказывал не по делу, улыбался, делился собственным опытом и в конце десятиминутной речи подытожил, что он не против когда есть куратор. Мария цыкнула снова. Вместе с ней цыкнули съемочная группа РЕН-ТВ, довольный дядька с диктофоном и еще ползала.

Когда женщина села, журналисты вздохнули, а дядька с микрофоном, чтобы никого не пропустить встал и задал провокационный вопрос:

— Депутатам запретили владеть акциями, но они до сих пор владеют. Какова их судьба и сколько таких депутатов, будет ли ваше ведомство это контролировать?

Главный по коррупции перевел дыхание и вновь принялся рассказывать о пользе борьбы с этим явлением, что «Единая Россия» тоже борется и пересматривает свое отношение к миллиардерам, однако о чем был вопрос, ответчик забыл:

— Меня, как честного человека назначили на столь ответственную должность, — сказал он с невозмутимым лицом, — у нас есть в стране еще честные люди. Многих я знаю.
— О, боже! — уже погромче сказала Мария и мне показалось, что она хотела, чтобы я вставил комментарий. Это у нее день, наверное, сегодня был такой, когда она ко всем относилась скептически, что ко мне, что к борцу с коррупцией.
— И все же, сколько займет борьба? — Спросила девушка из дальнего угла. Васильев улыбнулся, встал и пошел в дальний угол, чтобы ответить прямо. Мария не выдержала: «сядьте, вы из камеры вылезаете!». Ответчик, пошатнулся, сделал шаг на место и оправдался, что депутатская этика — привык отвечать в глаза:

— Мы будем бороться столько, сколько нужно пока нас не переборят. Я верю, что это можно быстро сделать.

Мы с Марией не выдержали, тихонько встали и вышли. Через пару часов на Калужской я смотрел чего было сказано про коррупцию, пытаясь связать воедино все нити:

— Сергей Владимирович, мы коррупцию-то победим? — Отвлекся я.
— Не-а, не победим, — радостно сообщил шеф-редактор и принялся нажимать кнопки на телефоне.
— Я так и думал, — грустно сказал я.

Островок Sandy Hook – «Песчаный крюк» или «коса», кому как нравится, – замечательное место для отдыха. Об этом мне говорила моя сотрудница-чешка. Несколько песчаных пляжей, голубой океан, отсутствие автомобилей, увлекательная поездка на речном катере. 40 минут – и вы в месте, где на пару часов можно забыть обо всем.

Стоя в очереди за билетами на катер мы заметили большое количество разнокалиберных мужчин в возрасте от 18 до 70 лет. Они стояли парами, по трое, вчетвером. У многих я заметил значки с изображением Обамы.

На катере мужчины обнимались, оказывали друг другу знаки внимания, и вообще стало понятно, что большинство из тех, кто ездит на Sandy Hook, предпочитают «нетрадиционные» отношения.

На острове нас встретили желтые школьные автобусы, которые и отвезли толпу людей на близлежащий пляж. Жаль, что мы тогда не знали, что пляж нудистский. Не буду описывать наше удивление, недоумение, отвращение. И тогда я понял, что за Обаму будет голосовать не только «черная», но, наверняка, и вся «голубая» Америка.

В самом центре Москвы стоит странный памятник. На Чистых прудах среди скамеек, ворон, гуляющей молодежи с пивными бутылками, музыкантами, поющими за просто так, детьми с игрушками, выставкой фотографий под открытым небом, туристов с фотоаппаратами сидит народный акын всего Казахстана, поэт, общественный деятель, создатель казахской литературы, и наконец, просто реформатор Абай Кунанабаев.

Пару лет назад, когда Абая только ставили, маскавская общественность недоумевала. Старушки с близлежащих домов причитали, что они не понимают, кто такой Абай и что он сделал, и вообще почему скульптуру с монгольским разрезом глаз ставят в самом центре маскавской мекки. Объяснения были: совсем напротив расположилось казахское посольство, заняв почти весь блок. Однако странный памятник не переставал удивлять горожан и гостей столицы. Однажды напротив народного акына стоял человек прилично выпивший, с потрепанной прической, курткой одетой наизнанку и грязными штанами. Качаясь, он смотрел Абаю прямо в глаза и долго силился понять, что это такое. Что делает скульптура, явно не европейского профиля здесь, и кто это вообще?

В этот раз, на Абая смотрел я, когда мимо проходили две женщины:

— Слушай, — спросила одна у другой, указывая на странный памятник, — как этого туркмена зовут? Все время забываю.
— Он не туркмен, — важно пояснила та, — он киргиз.

Я посмотрел Абаю в глаза:

— Он не туркмен, он киргиз. Да какая разница! — тихо повторил я и пошел прочь.

«В середине сверхмассивной черной дыры находится самое загадочное место во вселенной — сингулярность. Точка, где пространство, время и известные законы физики разваливаются. Некоторые полагают, что пройдя через точку сингулярности можно пройти в другую часть вселенной. Пока мы ничего не знаем», — последнее время я, обычно на ночь, загружаю подкасты БиБиСи из серии научно-познавательных фильмов. Я вообще стал много читать научной литературы, а под подкасты БиБиСи я засыпаю, иногда забывая выключить недосмотренный сюжет, — «В активной галактике присутствует мощное ядро горячего яркого газа, которое назвали квазар. Идея в том, что квазар, светящийся столь ярко — это не сверхмассивная черная дыра, это газовое облако, которое вот-вот поглотиться черной дырой».

А в центре Европы в это время, в подземном закольцованном бункере длинной в двадцать семь километров под территорией Швейцарии и Франции полным ходом идут приготовления к запуску Большого адронного коллайдера. Это такой подземный туннель, образующий круг, по которому в назначенный день с сумасшедшей скоростью столкнут самые простые частицы. Такой же запускал доктор Кляйнер из культовой игры.

Вокруг расступался туман и зданий практически не было видно, только маленькие обрывки. Это была таджикская северная столица — Ходжент. Это был странный Ходжент. Он состоял из двух городов: самого себя и Душанбе. Над городом вздымал клубы пыли афганец.

«…в этой связи теоретически возможно образование сгустков антиматерии, черных дыр, и магнитных полей с возможной последующей цепной реакцией захвата окружающей материи. Микроскопические черные дыры будут возникать, однако эффект Хокинга приводит к их испарению».

В отдалении глухо выли сирены, афганец рассеивал пыль и туман и я понял, что нахожусь в «душанбинской» части Ходжента: на средней аллее напротив Центра стратегических приключений. Рука сжимала красную монтировку. Растительности практически не было — это был почти марсианский пейзаж. Возможно, где-то были люди, наверное, в зданиях были. Дорога была одна — в центр города. Пыль забивала горло и глаза, поэтому все было сначала расплывчато.

«Если сингулярность… в ходе столкновения элементарных частиц, они также будут распадаться на еще более элементарные частицы, в соответствии с принципом СРТ-инвариантности…».

Практически в конце первого отрезка средней аллеи, на уровне стоящих под открытым небом столиков «Сириуса» прослеживались фигуры и чуть ближе в них с удивлением узнавались Галия, Жукова, бородатый Журавлев, Шодик и Муфлон. Они что-то с интересом обсуждали, а бородатый Журавлев яростно отстаивал свою точку зрения с мимикой фокусника, проводя замысловатые манипуляции руками.

«Механизм Швиммера придает черным дырам эффект нейтральности, что очень похоже на эффект Хокинга. К тому же любые заряженные вещества электрически нейтральны, захватываются белыми карликами».

Аллея заканчивалась полностью первым отрезком. Дальше она была преграждена бетонными квадратами, через которые идти было незачем. Поворот налево, в сторону первой школы видимо тоже представлялся бессмысленным. Это уже был не Дом кино, а телекомпания «Сафина» была частично разрушена, и обломки верхней части здания валялись у подножия. Вместо вывески все было расписано арабской графикой, а может и персидской. С далека — одно и то же.

Увидев меня, фигуры что-то закричали. Город был мертв, а там вдалеке катились колючки перекати-поле. Рука сжала монтировку. Бородатый Журавлев прекратил что-то доказывать, и я сказал:

— Мне в центр.
— Ты чего! Это тридцать километров. Наверное, сотка, не меньше, — усмехнулся бородатый Журавлев и затянулся дымом сигареты.

Все остальные молчали, бородатый Журавлев перепрыгнул заборчик средней аллеи в сторону «Сириуса», где на остановке откуда-то появилась белая разбитая Волга. Долго что-то говорил водителю, потом поднял руку и закричал:

— Двадцатка! До центра!
— Стой! Я тоже еду, — сказала Галия.

Я посмотрел на Галию, которая загораживала арабско-персидскую графику и танковые ежи, стоявшие на дороге:

— Что это?
— Период полураспада, — вежливо объяснила Галия.
— Протонные столкновения могут порождать червоточины, — закурил сигарету Шодик, про которого я уже и забыл, — кротовые норы.
— Квантовая суперпозиция переходит в гильбертово пространство. Не хватает бозона Хиггса, — добавила Галия.

В центр поехали все. Бородатый Журавлев остался. Волга резко развернулась, доехала до «Сафины» с арабско-персидской графикой, обогнула бетонные валуны, затем противотанковые ежи и набрала скорость у разрушенного супермаркета. Все молчали. Афганец набирал силу, и водитель сильнее топил педаль газа. Город был мертв. Ходжент стоит на двух берегах реки, на «душанбинской» его части ничего не было. Ядерное лето накрыло туманом, глухим воем сирен, пылью и противотанковыми ежами.

— Нужно успеть до начала ускорения скалярных частиц. Поесть не успеем, — с досадой сказал Муфлон, рассевшийся на заднем сидении.

Центр был не похож на окраину — Душанбе. В Ходженте росли деревья и трава, но людей не было. Волга остановилась напротив мечети, где гурьбой летали голуби, клевавшие остатки листьев на деревьях, на площади Панджшанбе. Я сжал монтировку. Небо становилось серым, дома были расписаны арабско-персидской графикой. Через мост было видно окраину — Душанбе. Над ней вздымалась огромная воронка, кружившая листья, железную пыль и осколки бетона. Там, вдалеке, на другом берегу реки глохли сирены, ветер относил пыль и укладывал ее в центральном ходжентском небе. Рупоры на стенах полуразрушенной мечети Панджшанбе тихо декламировали: «…гражданской обороны. Период полураспада… немедленно распределить кварки… гражданской обороны…», потом и вовсе заглохли.

— Период полураспада начался, — грустно сказал Муфлон, — принцип Паули запрещает двум одинаковым фермионам находиться в одном и том же квантовом состоянии, — и добавил, — опять поесть не успеем.

Сирена завыла еще громче. От неожиданности я вскочил, сиреной оказался будильник, а не выключенный подкаст-сюжет подытожил: «...плохая новость для Земли. Сверхновая накроет атмосферу и она испарится».

Хорошее место — Остоженка. Маленькие московские улочки, забитые припаркованными авто, красивые реставрированные особняки, посольства и торговые представительства. Вот австрийское посольство, а там жаркой республики Габон, а чуть подальше — Египет, и напротив — Финляндия. Русские любят ездить в Египет, любят они ездить и в США, и также как и в Америку, они любят ездить в Финляндию. Также как и у большого здания с американской охраной на Садовом, здесь в Кропоткинском переулке тоже стоит огромная очередь прямо на дороге, жаждущая получить финскую визу. Даже две очереди: одна сдает документы, другая — получает паспорта уже со штампом.

Финляндия, наверное, хорошая правильная страна, а финны законопослушны и платят налоги. Сразу видно, — чистые ухоженные дорожки, «Канада грин», деревца такой правильной формы, что кажется, что они игрушечные, сами финны чисто выбриты и по-фински аккуратно подтянуты. Вот Египет напротив — совсем другое дело: за решетчатым забором видна грязь на асфальте, да и асфальт положен криво, а трава какая-то не такая. Сами египтяне-арабы тупо стоят на жаре с огромными животами и галстуками, почти как раисы среднего звена.

В кабинке кричала на стекло женщина, вероятно оформляющая документы сразу на всю семью. Симпатичная финка за стеклом, на которую кричала женщина, пару раз делала ей замечание: «Не кричите, я все хорошо слышу. Здесь микрофон стоит». Поскольку микрофона видно не было, женщина все равно кричала на стекло. Симпатичная финка поняла, что бесполезно что-либо объяснять и начала ставить печати на документы.

Я сел в соседнюю кабинку, засунул документы в «передатчик документов» и также как и все закричал на стекло: «Здравствуйте!». За стеклом аккуратный финн нордического типа долго смотрел на фотографию в паспорте и сверял со мной, но поняв подвох, спросил:

— Это кто?
— Это отец, — не стал нарушать я традицию и довольно закричал на стекло.
— Кто будет оплачивать консульский сбор, — спросил аккуратный финн по-русски с финским акцентом.
— Я буду оплачивать, — ответил я по-русски с русским акцентом.
— Ваши документы.
— Документы? — тупо спросил я и понял, что документов у меня нет. — У меня нет с собой документов.

Финн задумался и сказал в микрофон (с той стороны кабинки микрофон было видно):

— Почему вы — русские не носите документы? Вам же положено.
— Вообще-то если бы мы вам не дали независимость, то сейчас вообще бы без виз ездили, — тихо пошутил я.
— Что? — переспросил финн.
— Я говорю, ниче не положено.
— А когда положено? — пристал он.
— Ну… — и начал вспоминать, когда русским положено носить документы. В голове только всплывали всякие разные случаи, — ну в разных случаях.
— Вы понимаете, что находитесь на территории иностранного государства, и у вас нет никаких документов? — Финн уже начал доставать.
— Ну нету у меня сейчас с собой документов. Что мне теперь делать, — заорал я на стекло так, что женщина, оформляющая всю семью, повернулась. — Хотя подождите, вот есть свидетельство о рождении на таджикском языке.

Аккуратный финн никогда не видел таджикских букв, более того, он вообще видел таджикский документ в первый раз. Долго его изучал, и наконец, произнес написанную там фамилию и выписал квитанцию.

В Кропоткинском переулке все также стояла толпа жаждущих уехать в Финляндию. Напротив, на территории Египта, наевшись шаурмы, сдыхали от жары египтяне-арабы с огромными животами и галстуками. У них, наверное, были документы.