Мы так стали близки за последние несколько дней. Время назад. Как бы и не было тех полутора лет. Она опять уезжает.
Просто не хочется терять. Вы знаете, говорим, что будем писать, звонить. А по сути? Два письма и полтора звонка. Затем свои дела. Много своих дел. Когда ты очень занят.
Вот так мы и теряем связь. Мы теряем себя, какими мы могли бы стать с ними, с этими людьми. Мы уже не будем такими, так почему говорят, что все решено. Ничего не решено! Все еще можно повернуть, наверное.
Я не забуду, я, наверное, смогу сберечь. Мне будет сложно. Нам будет сложно. А если что-нибудь случится? Она мне и это говорила. Мы проговорили обо всем. Губы болят.
Говорила, что все для меня. Почему я не верю. Не то, что бы не верил, сколько боюсь спугнуть. Опять все проворонить. Жаль.
А если это любовь?
Меня спасает только ее фотография на десктопе. Пусть даже все мои смс уходят в никуда.
— алло, встретимся на филармонии, поедим, пообщаемся…
Тяжело двигаться с простреленной болезнью грудью. Но тебя зовут твои друзья. И не важно, обращаешься ты к ним на «ты» или «вы», единственное, что важно, они – твои друзья.
А потом ты идешь по морозной улице, соврав, что уехал домой на такси, и проходя мимо столба, на котором она не удержала свою жизнь, прикасаешься к нему, чтобы ощутить холод смерти. Потом долго хранишь его в ладони, несмотря на «улучшающееся настроение» Гришковца в плеере.
Он до сих пор во мне…