…можно убить. Убить так, что ты остаешься живым. Но ты уже не живой, так — живой труп. Можешь ходить, есть, смотреть, но ведь ты уже труп, потому что уничтожили тебя, и нельзя теперь вскричать после дурного сна и сказать: «Нет, я так не играю. Я пошел домой, меня мама зовет на ужин». И не играешь ты больше в футбол с друзьями во дворе с наслаждением прищуриваясь на тихий уютный закат вечера, который дает уверенность в завтра. Завтра, которое наступает на пятки, и «завтра» будет таким же интересным, как и сегодня. Ведь есть же еще масса всяких дел, которые ты, еще мальчишкой, не знаешь. Не знаешь, как летают самолеты, откуда встает солнце, не знаешь любви к той самой удивительной и прекрасной незнакомке. Но все же чувствуешь ощущение неподложного счастья. Того самого вечера во дворе, веселые игры в войнушку и то, что Зарина из первого подъезда любит кого-то, а все мальчишки во дворе подтрунивают над ней и хватают за косички. А ведь Зарина красивая девочка и я бы ее тоже любил, но не признавался из-за боязни глупых ребячьих «тили-тили-тесто — жених и невеста», которые сам выкрикивал морщась от удовольствия и дергая за черные косички одноклассницы.
А там была моя школа. И я гордо говорил всем, что она номер один. А между звонками на уроки рисования мы бегали во двор, чтобы сыграть в «перебегалки». И это совсем ничего, что перемена совсем коротенькая — всего 5 минут. Но за эти пять минут можно успеть все: выиграть несколько фантиков или догнать Катьку, ущипнуть и весело взвизгивая уносить от нее ноги, а может увидеть красивую Лизу, что сидит за соседней партой, и покраснеть, признаваясь себе, что она хорошая девочка и разговаривает со мной всегда ласково, от чего становится неловко, но до ужаса приятно.
А вот Альбина — учительница первая моя. Всегда веселая и улыбчивая. И на каждом уроке подергивает меня, потому как я всегда скажу какую-нибудь шутку выходя к доске или просто так. Я ведь был веселым, мог улыбаться, и думать что я хороший человек, хоть и грустный. А через много лет понял, что совершенно скучный и до ужаса неинтересный.
А еще хотелось помнить танки и никогда их не забывать. Помнить, быть может главное — людей, Первое мая. Помнить Великий День Победы и флажок в моих руках на параде перед Красным зданием. Незабываемое чувство быть везде перед самым наступлением Нового года. Ведь совсем чуть-чуть осталось до долгожданного момента, и я боялся, что могу пропустить что-то главное. Что-то такое, чего все другие люди увидят, а я не смогу. И поэтому прытко бегал везде: по комнатам, выбегал на площадь, заглядывая знакомым людям в глаза, а они лишь только улыбались и весело бормотали: «Ух, сорванец!». И от всего этого всеобъемлющего, непреклонного мальчишеского счастья становилось невыносимо хорошо, что хотелось взвизгивать и петь.
Год назад, в полутемной дреме, я проснулся от ужаса. Никогда прежде не было страшно, так как было тогда. Я проснулся от того, что больше не боялся темноты. Мне стало страшно, когда я понял, что больше не боюсь темноты. Не нужно больше накрываться под одеялом высунув лишь только кончик носа наружу быстрей заснуть. Это был Бог. Мой Бог, который наказал меня беЗсмертием и одиночеством. Бог, который превратился в Дьявола отнял все, оставил только четыре стены и чувство ненужности. Бог-Дьявол, который уничтожил меня, оставив жить. И теперь в глаза предстает ужас. Ужас того, что больше не смогу я бояться темноты. Он затеял со мной игру, в которой я боюсь забыть. Забыть дом, ее глаза, страх. Забыть Эру моей Сказки, надежду, Цель.
Он превратил меня в солдата, борющегося за свою справедливость. Только за свою и плевать на чужих. И становится страшно, что больше нет уважения к другим, потому как тебя хотят уничтожить, и дерись теперь, грызись как волк за Цель. Потому как я теперь стал Богом и смогу убить Бога-Дьявола. Я убью его иначе мне не нельзя. И когда я одержу победу я смогу выбрать себе другого Бога. Другого, справедливого, который не станет отбирать сказку и воспоминания, ту Эру Счастья и Справедливости.
И быть может через много лет на знакомой мне земле, люди не забудут. Они будут помнить и уважать долгожданную Эру Милосердия…