В июне приезжали Шодик с Муфлоником. Все такие же. Почти не изменились. Мы гуляли до Патриарших. Разговаривали о том, как они провели несколько недель в Питере.

Говорят, им понравилось. Да и как может не понравиться «такая красота»!? Ведь культурная столица, же!

Еще мы посидели у Достоевского. Как-то вымученно и тяжело смотрел Федор Михайлович на окурки, пустые бутылки, ворохи бумаги и пакетов из-под чипсов, «полосатиков» и колец кальмара, которые обсыпали весь периметр его такого теплого и гладкого пьедестала.

А в пятницу меня обвинили в русском шовинизме. В пьяном угаре, мне старались доказать, кто я такой на самом деле и что либеральные ценности важнее и лучше «рабства в СССР». Доказывали, что ни еврей, ни француз, ни американец (ни в коем случае!), не должен разбираться в том, где находится Кыргызстан или Таджикистан. Спрашивали, а знаю ли я, где находится Шампань или Булонь?

Я отвечал невпопад. Но на душе стало как-то радостно и самодовольно. И не звенели в моей голове обвинения. Наоборот, выкристаллизовывалось что-то, чего, быть может, я доселе и не понимал.

Интересно, а знал ли Достоевский, где находится Булонь? Уверен, что знал…

На фоне прочитанных «Политолога», «Крейсеровой Сонаты» и читаемого «Теплохода Иосиф Бродский», я начинаю побаиваться людей в шапочках, которые ранее не вызывали во мне никаких эмоций, ибо одеты они были на голову почти знакомых мне людей, которые торговали арбузами, дынями, сладким кишмишом, всевозможными орешками и косточками урюка. Да я и сам однажды надевал такую шапочку, когда дарил ее семье, приютившей меня в Миссури.

А тут… Стоило ему войти в вагон, как полсотни глаз тут же обратили на него внимание. Белая шапочка, как символ чего-то неправильного, отталкивающего вызвала во многих чувство страха. А может, чувство страха вызывало его тело, облаченное в майку без рукавов? Или надпись «Коси и забивай!» на левом бицепсе или жутковатого вида скорпион на правом?

Человек в шапочке почувствовал, что вызвал страх, оскалился и уселся на освободившееся место. Я вышел из вагона…

А вечером на Тверской, ожидая Алену, с которой мы должны были встретиться с Шодиком и Муфлоником (как шутливо его окрестил Василий-Санечек), я увидел необычную девушку.

Она медленно шла, затянутая в розовый хиджаб, на плече болтался рюкзак. Остановилась чуть поодаль, подошла к своду. У меня мелькнула мысль по поводу содержимого ее рюкзака. И казалось вот-вот, выпрыгнет розово-багровая пантера, ударит в грудь волной, зальет уши звоном и криками, потащит по мрамору станции, сорвет указатели и бросит мертвые тела под ноги выходящим из новоприбывших вагонов.

Я повернул голову в другую сторону, освобождаясь от наваждения. У перехода на Чеховскую стоял молодой человек с бородкой и в белой шапочке. Белая рубашка, за плечами — рюкзак. Но в левой руке он ласково держал розовый цветок на длинном стебле. Искал глазами. Нашел, улыбнулся, посмотрел на розу в руке и твердым шагом двинулся навстречу девушке в хиджабе.

Она была рада его видеть. Знала, что роза очень хорошо подходит ее наряду, благодарила за цветок, целовала в губы. Он взял ее за руку, повел по мрамору, под свод, где они скрылись в дверях подошедшего вагона.

Подошла Алена. Не знаю, что случилось со встреченными мной влюбленными, но о взрывах в метро сообщений не было.

И вовсе никакие не интеллектуалки, и не актрисы даже. Заезжие гастролерши. Пытающиеся зацепиться за все, чтобы остаться здесь. Чтобы спускаться и подниматься каждый день по эскалаторам, держаться за поручни, дышать, стоять, потеть, терпеть.

Читать книжки. Книгульки, книженции, книжечки. Неважно, что она мало что понимает из «хлестких» слов героя новейшего бестселлера. Главное, что она «прикасается» к модной книге. Впитывает слова, и видно, как шевелятся губы, произнося каждое прочитанное слово, ведь так трудно читать под скрежет тормозов, под неровный грохот колес, оглушающий вой тоннеля, под крики окружающих.

— Ты бы видела, какая толпа на Проспекте Мира! Не протолкнуться! Вааааще!
— Да!? А вот у нас…

Слова тонут в вое и грохоте. Ну зачем же вы сегодня вышли из своих квартирок, пробили тоненькую скорлупу своей псевдозащищенности, вылезли на скудный «свет» станций метро? Куда же вы так торопитесь, стараясь забежать на ступени эскалатора быстрее всех? И кто, ответьте мне, кто заставил вас поверить в то, что здесь — рай? Что здесь сбываются мечты и настоящая неподдельная «реальная» жизнь?

— Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка — Конечная. Приятного пути!

— Алло, скорая? Да, гм… — Не успел произнести сержант, как заурчала рация: «Пятый, пятый, ну что там?». — Минуточку, — произнес сержант в телефонную трубку и поднес рацию к лицу. – Сейчас Иваныч, звоню. Да это скорая? Пришлите доктора и, — замялся сержант, — и катафалк. Не знаю, не дышит. Ну откуда мне знать, это вам должно быть виднее.

Две женщины-библиотекари затаили дыхание и вопросительно посмотрели на сержанта, который зашел в библиотеку позвонить.

— Господи, что случилось? — выговорила Оксана Владимировна. — Это у нее табличка такая была на груди, означавшая имя обладательницы.

— Да человек умер, — грустно сказал сержант, — бомж, наверное. Документов нету, жильцы говорят, что в подъезде жил. Да ну все это. — и с горечью снял фуражку.

Прошло несколько минут, Оксана грустно смотрела мне в глаза и записывала книги. Покойник — это не к добру, да еще под конец рабочего дня. Наверное, будет что рассказать за ужином. Ведь не многое случается в скучной комнатушке маленькой библиотеки. Грустно как-то и нелепо перевелся ее разговор со своей коллегой, которая сидела рядом. Она говорила про косметику и что самый лучший запах — полынь. Без сомнений — он лучший. А вот дочка ее так почему-то не считает. Ей нравится роза.

Через несколько минут в библиотеке стояли две женщины в синих штанах с докторской «слушалкой сердца» и снова просили телефон:

— Света, человек умер. Мы его занесли. Уже трупные пятна есть. С утра умер. Милиция засвидетельствовала. Они же и сообщили. Не знаю кто такой. Бомж, говорят соседи, квартирку пропил, хотя одет прилично, сразу и не скажешь. Сердце остановилось. Просто остановилось, ну не знаю, на месте патологоанатом решит…

Перед зданием стояли «скорая» и грустный сержант. Я прошел мимо, и очень захотелось посмотреть в окно белой машины. Там лежал человек. Он не успел попрощаться…

Где-то на далекой планете живет Она. Манит своими лучами, сверкая всем, без разбора. И ничего больше вроде и не надо. Надо просто знать, что Она живет там. И верить в то, что когда-нибудь Она станет светить только тебе. Потому что ты тот, которого Она ждала.

А до планеты ведь еще надо долететь. Понимая, что назад уже нельзя будет вернуться. Осознавая, что теперь ты один на один с этим холодным, черным, вязким, сквозь которое надо пройти, проплыть, пролететь.

И вот ты решаешься и летишь. И знаешь, что успеешь, потому что не успеть уже не возможно. Ведь Она ждет. Ждет. И стала бы дальше, но уже не хватает света на всех, ведь сколько же можно светить всем?

И когда ты достигнешь атмосферы Ее планеты, когда вдохнешь этот разряженный воздух и увидишь Ее свет, то поймешь, что все в этом мире стоит лишь одного. Ее света. Для тебя.

Москва привлекает к себе множество людей. Они летят на нее, как мотыльки к свету. Вот как эта девушка:

— Я сегодня была во ВГИКе. Мне сказали попробовать в следующий раз. А я так хотела… Потом пошла к Табакову. Но там такой конкурс! Нигде такого не видела! Что мне делать.
— Ну не волнуйся, у тебя обязательно получится, — говорила ее подруга под мягкий стук колес московского метро. — А как же дом?
— Ну уж нет! — Произнесла девушка. — Я не поеду обратно в Томск. Я не хочу обратно. Я хочу найти себя здесь, понимаешь! Здесь!

Этот город манит к себе столько народу. Кто-то хочет разбогатеть, кто-то хочет славы, как эта девушка. Она, ведь, решила, что это единственный способ проявить себя. Ее не интересуют «деревни». Разве это деревни? Но и в Томске живут люди и бывают счастливы. Но только не она — она может быть счастлива только в Москве. Это ее город. Она интересуется тусовками и светскими вечерами, а остальное неважно. Неважен тот город, в котором она родилась. Неважны детство и юность: она ведь их ненавидит. А как было бы замечательно стать актрисой, которую забудут через два года, на маскавских подмостках! Сниматься в дурацких сериалах, быть приглашенной на скучные вечера только для того, чтобы увидеть какую-нибудь звезду теперешних телевизионных передач. Этот город нравится ей, чтобы мы не сказали. Он окунает своей безграничностью и красочностью метро. Но разве она мечтает ездить на метро? Скорее, нет. Ей хочется разъезжать в Кадиллаке, усыпанном цветами и ковровыми дорожками. Это ее право! Она может укрываться в своем микромире и быть счастлива. Время покажет свою нужность, она узнает свою судьбу…

Живите в своих квартирках! Укрывайтесь в своих псевдомирках ! Будьте счастливы, мотыльки, которых притягивает свет этого города!

На зачете по военной подготовке пожилой полковник объяснял, как правильно можно оглушить человека Пистолетом Макарова. Не каждый сможет ударить по голове тяжелой рукояткой. Если на магазине привинчена мушка, за которую оружие подвешивают к поясу, череп проламливается, не оставляя врагу возможности выжить. Удар должен быть глухой, тупым должен быть удар и решительным.

Я взял пистолет в руки. Настоящий — боевой. Жаль, что патроны холостые. Повертел его в руке, легким движением перезарядил, спустил крючок. Разобрал за девять секунд и проделал обратную операцию: машинально. Вот она — эта мушка: она привинчина. Значит можно убить этой штуковиной. Берешь в руки рукоять, тихо подкрадываешься сзади и удар… глухой. Ты выиграл, и совсем нет крови, если ударить точно в темя.

Чувствуя в руке холодную сталь Макарова, кровь наливается смелостью, и в какой-то мере, жестокостью. И ничего, что патроны холостые, ведь есть же удар, глухой удар смерти… На войне ты чувствуешь эту смелость борьбы. На войне и патроны боевые…

Манипулируя оружием, понимаешь, что это искусство. Искусство убивать…

Пронзительным воем ревел горящий мотор. А внизу была пустыня. Бескрайними степями раскинулись просторные земли горячих песков. Где-то там, Красное море и на побережье его испокон веков живет кочевой народ Афар. А на километры ничего вокруг, лишь Господин Песок да повелитель степей всемогущий Ветер.

— Прыгай! Ну, прыгай же, иначе сгорим! — Орал над ухом пилот.
— Я не умею. Я никогда не прыгал, — говорю я.
— Это ничего. Выхода другого нет.
— Упаду. Я ведь упаду.
— Нет, не упадешь. Падать нельзя — разобьешься. Ты должен лететь, тогда ты сможешь приземлиться. Готов?
— Нет.

Но пилот уже не услышал. Он вытолкнул меня из горящей машины в пустоту. Песок обжигал лицо, я не долетел до Ассаба — самолет загорелся на полпути, оставив меня в пустыне. И не было больше сил идти вперед, последний глоток воды, тогда в глазах потемнело. Но впереди стояла она. Такая же прекрасная и удивительная, она улыбалась мне в ответ. Но дойти до нее невозможно, да и крик не вырывается из горла – оно пересохло.

— Ты же полетел, — говорила она. — Ведь, падать нельзя, правда? Иди, ты увидишь город-порт. Там живут люди.
— Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Слышишь! Ты ведь пойдешь со мной?
— Конечно, я пойду с тобой в город-порт нашей мечты. Теперь это уже не мечта. Пожизненные чемпионы по боксу никогда ничего не бояться. Ты ведь решил дойти. Мы дойдем вместе.

Она растаяла, оставив за собой оранжевый зной земли. Мираж, всего лишь мираж. Лоб вспотел. Удивительный сон. Я проснулся, вот уже третий день идет дождь.

Еще совсем недавно я смог прыгнуть. Я дошел…

Хочу верить.

Когда идет дождь, когда в глазах свет. Проходящие мимо машин, и никого нет. На дорожных столбах венки, как маяки… прожитых лет. Что-то в пути. Третью жизнь за рулем. Три века без сна. Заливают наши сердца серым дождем, и кажется все… по нулям кислород и бензин… и с кем-то Она. Но все-таки знай, Ты не один…

Что чувствует человек, когда умирает? Ужас? Когда тебе дают копье и говорят: «Ты Хуту, иди и убивай Тутси!». Тогда в твоей жизни появляется смысл. А действительно, ты, ведь, Хуту! Иди и убивай Тутси! Займи себя в этой повседневности! Она твоя, у тебя ведь теперь есть Смысл – иди, убивай Тутси.

Ты уехал за счастьем, вернулся, просто, седым…

Я уехал навсегда. Уехал, еще три года назад, чтобы окунуться в новый мир жизни. Жизни, которая дает опыт. Теперь я постарел, быть может, лет на пятьдесят, и прибавилось еще три. Но стал опытнее, я стал умнее на три года. А вернувшись, я стану седым.

И с кем-то Она…

Le soldat perdu. Я стал солдатом, потерянным солдатом, сражающимся с несуществующей справедливостью. К черту чужую, только свою справедливость. Стена еще не сломана до конца, но рука уже не позволяет бить в нее с такой же силой. Остается левая. И когда закончатся руки, есть ноги… голова. И когда уйдет голова, меня не станет. Le soldat perdu — потерянный солдат, ты устал. Пропал, пропал без вести. Эх, глупый потерянный солдат.

Третью жизнь за рулем… три века без сна

Уничтожьте их всех. Жестокость — так приходит бессмертие. Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак — мне не нужна ваша милость. Живите в своих псевдомирках! А мое сердце? Мое сердце. Оно когда-нибудь остановится. Дайте заснуть в поезде, уходящем в глубины подземки.

Я стал умнее. На три года умнее. Дайте мне оправдать мою безжалостную милость…

Долгожданную Эру Милосердия. Драга мя Мария!