Как много в этом большом городе людей. Да не людей даже, а может быть наоборот. Совсем не людей. Нелюдей. Приезжают они сюда или живут тут всю свою жизнь, все равно в массе своей — нелюди. Не исправить, не уничтожить — плесень живет везде, а пластик не разлагается.

Скажи мне, зачем обзывать «стервой» сидящую перед тобой в вагоне метро девушку? Из-за того, что тебе уже далеко за 50, а она такая красивая? Или из-за того, что она села, а ты стоишь, хотя на этой лавке есть еще незанятое место? Не потому ли ты ненавидишь собственных детей, что они как две капли воды похожи на эту «стерву»? Не потому ли ты умрешь в одиночестве, и даже твоя «подружка» по лестничной клетке Нина Ивановна, та у которой ты берешь соль, и в беседах с которой рассасываешь дворовые сплетни, не вспомнит о тебе, до тех пор, пока ей не приспичит посплетничать?

И ехала ты с Домодедовской, с пересадкой на Новокузнецкой до Медведково, чтобы там, в аптеке, в которой «подешевле», накупить себе на свою жалкую пенсию и гроши, которыми снабжают тебя еще не до конца забывшие дети, какого-нибудь «Коронала», который «сегодня еще дешевле!». А потом долго будешь ехать назад, листая «7 дней» и поминутно закрывая глаза, вспоминая, что надо еще купить молока и хлеба, да и яиц не осталось совсем, а еще Нина Ивановна говорила, что где-то на Кантемировской дешево продают постельное белье — свое-то уже давно как прохудилось, и дальше, и дальше…

После всех своих похождений, ты засунешь в старые тапки свои опухшие варикозные ноги и будешь долго, сквозь очки, рассматривать дату на пакете молока. Потом почувствуешь легкое недомогание и сердцебиение, пойдешь прилечь в свою затхлую комнатушку, но по дороге поскользнешься и, ударившись виском о цементный порог туалета, на последнем издыхании просипишь:  «ссстервааа…»